Litwo! Ojczyzno moja! ty jesteś jak zdrowie. Ile cię trzeba cenić, ten tylko się dowie, Kto cię stracił. Dziś piękność twą w całej ozdobie Widzę i opisuję, bo tęsknię po tobie.
(c) Mickiewicz
______________________________ ОЛЬМЕРТ ДОЛЖЕН УЙТИ!!!
Вот сегодня, захожу на zman.com, и читаю, что Ольмерт согласился отдать Ливану гору Дов, и в обмен на это Нассрала "обещает" прекратить враждебные действия...
И это мы всё узнаём, как всегда, из арабской газеты... На этот раз, об этом написала "Аш-шарак эль-аусатт".
У нашего правительства нет смелости сообщить о своих грязных сделках собственному народу. Народ узнаёт новости не из официальных источников, а из перепечаток арабской прессы.
Зато, у правительства есть смелость заключать договора с террористами... Помнится, уже отдавали землю Ливану в обмен на мир. Тогда говорили, что отдали всё, "до последнего сантиметра", а теперь?
Снова до последнего сантиметра?
Где эта оппозиция?
Где Ликуд?
Где НДИ?
Где МАФДАЛЬ?
Почему не остановят Ольмерта и его ... товарищей...
Выводите людей на улицы!
Парализуйте страну на ОДИН день. Дайте им понять, что больше так продолжаться не может!!!
Чиновники, борясь за свои посты и зарплаты бастуют месяцами, а вы?
Смотреть там, особо, нечего. Парк, каких много... Единственное его отличие от других парков - склеп в центральной части, в котором похоронен благодетель Израиля - барон Ротшильд.
Ночью страшные виденья И волшебных замков чудо, Города и люди снятся – Знаешь ты, они откуда? – Их творят души глубины, Все они – твои творенья, Все они – твои картины, Сновиденья.
Днем пройди по переулкам, В облака всмотрись и лица, В них узнаешь с удивленьем То, что ночью тебе снится. Все, что видишь пред собою В многогранном мирозданье, Было создано тобою, И живет в твоем сознанье.
Вечно внутрь себя шагаешь, Медлишь или же спешишь – Ты - творишь и разрушаешь, Ты – молчишь и говоришь. Волшебство, давно забытое, Мирозданья нить прядет, И оно, тобой открытое, Лишь в тебе одном живет.
Висить місяць, Він киває рогми. Треба трохи поспати, Бай - бай.
Ходить яром Ціпа, Сіпа та регоче, Голить, хто лягти не хоче. В нього бритва є.
Засинайте, люди. Зараз, зараз вони прийдуть, Ціпа та Могила! Оу, є.
Пушкін та Державін Досі не лягали, Зрозуміло, хто ж це на ніч Чай п’є?
Волохатий Дідько Варить брудну каву, Плямка в жіжі, парить ноги - Спати не дає!
Засинайте, люди. Зараз, вони зараз прийдуть, Ціпа та Могила, Глина! Оу, є!
Пан! Могила! Тріщить - гілля ламає, У зачіску встромляє. Ходить, дурник - навкруги гуркіт. Чи мозги має? Усіх примушує лягти воно, У простирадлі, робить плями, на веделці - хаванина. Та як гикне! Злякався, вагітної жінки злякався. Ну, хіба розум є? Є? Є!?
Я напеваю: "Піду втоплюся у річці глибокій Шукати стануть не скоро знайдуть... Ти будеш плакать минатимуть роки, Мене до смерті не зможеш забуть..." Она: - Сплюнь три раза...
но, несмотря на то, что он уже прошёл, я хочу с вами поделиться тем, что вычитал у отца Якова Кротова...
"Пятидесятница
Через десять дней после Вознесения, на пятидесятый день после дня Пасхи, который для апостолов теперь навсегда был днём Распятия, в Иерусалиме праздновались Пятидесятницу, отмечая и завершение жатвы, и дарование иудеям Закона через 50 дней после освобождения из рабства в Египте. Апостолы были вместе и в этот день в Храме, и молились, как вдруг все изменилось вокруг. Они слышали шум, словно поднялась буря, чувствовали жар, и каждый из Двенадцати был объят огнём. Каждый из них понял: пришёл наконец-то тот миг, о котором говорил Учитель. Пришёл Дух Святой, о котором так часто говорили древние пророки как о буре и огне, пришёл, и оказался и бурей, и огнём, но прежде всего - даром понимания и слова. Он пришёл к тем, кого избрал Иисус, а толпа вокруг, не чувствуя ни дуновения, ни жара, смеялась над апостолами: напились, видно. Эти люди не почувствовали вдохновения, но его почувствовал Петр и, поднявшись, начал первую в истории Церкви проповедь: "Мужи иудейские и все живущие в Иерусалиме! сие да будет вам известно, и внимайте словам моим..."
Бесконечно по-разному люди будут выражать то, что делает понятным Дух Божий, открывая веру в Воскресшего. Сравнивали грех с рабовладельцем, у которого Иисус выкупил человечество, и это точно отражает знакомое всякому человеку ощущение того, что грех навязан извне, что грех напал и победил. Сравнивали смерть с крепостью, ворота в которую взломал Иисус, оказавшись внутри смерти. Сравнивали Иисуса с тем выкупом, который в древности обязательно следовало платить для возмещения долга - с выкупом за долг всего человечества Богу. Но всякое сравнение вторично, и без Духа Святого никакое сравнение не даёт понимания, с дня Пятидесятницы открытого миру.
Пётр наконец-то все понял, все стало на свои места. Дух Божий сделал очевидным то, что столько времени находилось перед их глазами. "Спаситель", "Сын Божий", "Христос", - конечно же, всё это об Иисусе и, конечно же, это означает бесконечно больше, чем могли вообразить люди. Все эти слова были и остаются бесконечно меньше Иисуса, помогают приблизиться к вере в Него - но не уверовать. Слова говорят о силе, о возмездии, о награде - но Бог не по человеческим меркам скроен, и Его сила действует не так, как рассчитали люди. В озарении Духом Божиим, Самим Богом, пришедшим к ним в невидимом ветре и необжигающем огне, видно: чтобы спасти людей от смерти, не убивать их надо, не бросать в бездну небытия, а надо дать им силы творить добро, видеть Бога, любить друг друга.
Смерть Иисуса казалась такой нелепой - но ведь она действительно, как и предсказывал Иисус, была неизбежна и необходима, чтобы стало ясно: Бог есть любовь и борется Бог не с грешниками, а с грехом, побеждает Бог не людей, а грех, зло и смерть. Умерев, Иисус победил неотделимую, казалось бы, от человека жажду самосохранения любой ценой - ценой предательства, ценой лжи, ценой молчания. Он заплатил единственную достойную Бога и человека цену: Самого Себя, Свою жизнь. Победа над императорами, над нищетой, над угнетением не дала бы того, что дала победа над грехом, над жаждой быть любой ценой. Воскреснув, Иисус победил саму смерть: можно, оказывается, быть человеком и подняться из могилы. Смерть не становится менее мучительной для того, кто воскресает, но она более не тупик.
Не меч и насилие, а вера побеждает, и эта вера - вера в Распятого и Воскресшего. Бог любит человека и распахивает перед ним Себя - в Иисусе. Бог отныне открылся до конца - как Иисус, которого каждый может произнести, каждый может призвать. Не один какой-то народ хочет спасти Бог, но всех людей, и каждому Он открыл Свое Царство - каждый может войти, получить прощения, получить дар Святого Духа. Может, не обязан; воскреснув, Иисус подарил человечеству свободу от небытия; вознесшись - подарил свободу от Самого Себя для встречи с Собой. Свобода неотделима от спасения - и поэтому не Иисус, а люди, обычные люди несут спасение, говорят о нём; людям свободно можно не поверить, а Иисусу теперь, после Воскресения, не поверить нельзя. Лишь тогда, когда о спасении внятно и чисто будет сказано всем, Иисус вернётся - на этот раз во славе Отца, вернётся, чтобы судить и преобразить не только отдельных людей, но всё человечество.
Распятие, Воскресение и Вознесение решают неразрешимую логикой загадку: как спасти человека, не насилуя его свободу величием Божиим. До сих пор Бог открывался как Тот, с Кем нельзя спорить. Теперь Бог открылся как Тот, Кого можно отвергнуть, можно распять и убить - а можно принять. Ад, о котором говорили как о месте серости, месте вечных мук, о котором Сам Иисус говорил как о куче огня, теперь - после огня Пятидесятницы - потерял всё свое "демоническое величие" и видно: ад - просто место, где нет Христа, где нет веры, это просто свалка для прячущихся от Бога. Бог никого не убивает, и ад - всего лишь место, где можно свободно и бесконечно долго пытаться убить в себе Бога, мучаясь и проклиная все на свете. Само Воскресение остаётся недоказуемым, чтобы человек остался свободным отвергнуть или принять Воскресшего. Смерть Иисуса делает каждого из нас свободным верить или не верить. Воскресение - свободным жить с Богом и человечеством или прозябать в холодном огне одиночества.
Три тысячи человек совершили омовение - крещение - во имя Иисуса и получили тот дар Святого Духа, который воодушевлял Петра. Обряд, который ещё год назад был лишь знаком человеческого желания покаяться, измениться, стал отныне таинством, которые прошедшие через него сравнивали с тем рождением в Духе, о котором говорил Иисус Никодиму. Кончилась история Христа и началась история христианства, история Церкви - тех, кого Бог избрал, чтобы весть о спасении через веру в Христа охватывала мир." (с) о. Яков Кротов.
После того, как наше "милое" правительство признало, что освобождение Шалита не входит в соглашение о перемирии с ХАМАСом, Леонид из Холона написал комментарий к этой новости на zman.com.
Я его украл, и выставил в дневник, не со всем согласен, но с ОЧЕНЬ МНОГИМ...
"Меня называют еврейским фашистом.
Я фашист, если хочу жить в государстве Израиля, а не в палестинской Джамахирии.
Я фашист, если жизнь моего ребенка мне дороже, чем жизнь сотни арабских вы***ков, которых родители посылают гулять туда, где стреляют.
Я - фашист, потому что я не хочу провести остаток жизни в лагере израильских беженцев или в палестинском концлагере для евреев. Впрочем, этот остаток жизни будет недолгим.
Я фашист, потому что я считаю, что нефиг давать бесплатно в Газу воду, электричество и деньги. Счета за их электричество и воду, в конце концов, оплачивают все граждане страны.
Я фашист, потому что считаю, что правительство еврейского государства должно больше заботиться о своих гражданах, чем о своих врагах.
Я фашист, потому что считаю, что люди, которые любят арабов больше, чем собственных детей, должны и жить среди объектов своей пламенной любви.
Я фашист, потому что я считаю, что демократия подходит только для развитых европейских государств. Палестинцам дали демократию, они выбрали себе правительство бандитов и убийц.
Я фашист, потому считаю нынешнее правительство Израиля подонками и предателями еврейского народа, подлежащими суду международного еврейского трибунала. Если бы мне дали возможность исполнить приговор собственноручно, я бы не думал ни минуты. А конкретно - Эхуда Ольмерта, Шимона Переса, Эхуда Барака. Мне хватит, надо же и остальным кого-то оставить.
Я фашист, если судьба моего народа и моей страны меня волнует больше, чем судьба тех, кто хочет мой народ и мою страну уничтожить.
Я фашист, потому что согласен с Торой, которая учит мстить за наши страдания, игнорируя страдания наших врагов.
На диване я, как древней грек на травке, Разбавляю, как Сократ, водой портвейн, Генри Миллера читаю, Джойса, Кафку, И снобизм свой, занюханный, лелею. Денег нет, в стране - бардак, в воде - холера, На душе - ненужные сомненья. Лишь портвейн, да музыка Малера Успокаивают мне пищеваренье.
Богу, братцы, - Богово, ну а снобу - снобово! Ну а снобу - снобово!
Вот сосед - прикинулся банкиром, Пьет "Клико", к валютным ездит дамам. Правда, Сартра путает с сортиром, А Ван-Гога пугает с Ван-Даммом. И ничуть ему от этого не грустно, Взял цыган, и на извозчике - к актрисам... Он не сноб, он просто счастлив безыскусно, Как ребенок, - тихо счастлив, что пописал.
Размышляя об эстетике Матисса, Погружаюсь в свой экзистенциализм, Я бы тоже, может, дернул по актрисам, Да мешают только бедность и снобизм. Мой снобизм - он как лучик путеводный, Помогает воспринять судьбу, как должно. Мол, художник - он обязан быть голодным, Он худой, но гордый, он - художник!
Вот другой сосед, - тот люмпен неприличный, Бедный Йорик, жертва пьяного зачатья. Для него Бодлер с борделем идентичны. Ну а РЕмбо и РембО - родные братья. Да пускай шумит, не зря же он напился! Пусть ругает президента "педерастом". Лишь бы он в подъезде не мочился. Да не лез бы к управленью государством!
Горлица вьется. Песнь раздается: "А не лепо ли бяше нам, братья...". Да ни фига не лепо!
Нувориши тихо хавают омаров, Маргиналы хлещут горькую заразу: "Мы гораздо круче Занзибара!" Государственный снобизм сродни маразму. Ой вы, гой еси, бояре с государем! Гой еси вы, вместе с вашим аппаратом! Доиграетесь - глядишь, приедет барин, Он рассудит - кто был большим демократом.
Давеча прочел в одной я книге: Там сказал кому-то раб перед таверной: "Мы, - говорит, - оглядываясь, видим только фиги!" Я вперед смотрю - там тоже фиги... Скверно... Пушкин умер, на жнивье - туман да иней, Из деревни слышно рэповую песню, Над седой усталою страны равниной Гордо реет непонятный буревестник.
Засветло встанем, Песню затянем: "Тирли-тирли я гуляла молода, Пока не помёрла...